Снег спешил к земле. Снег, чувствовал полет, становился легким и радостным. В каждой снежинке поблескивала мечта. Мечта на искристое и светлое. И ветер не спешил навстречу. А солнце только лениво куталось в тучи и будто не замечало снег. Снег падал. Одни снежинки на другие, тычась в своих собратьев, покрывали землю телами своими. Так становились белыми деревья и дороги. Так становилась вся земля белой...
И ее разговор о любви стал словами белыми, которые легко спадали с мягких, познавших страсть губ под озорными, светлыми глазами. Слова, словно снежинки, падали в пространство, пытаясь попасть на разгоряченные тела. А глаза говорили с другими глазами на своем странном и таком понятном всем языке. Глаза все больше доверяли другим глазам. Доверяли больше, чем белым словам своим.
Любовь, которая оказалась в стенах, удивленно осмотрелась. Любовь поняла, что она совсем уже не та, что была когда-то; она будто постарела, стала более ленивой и расчетливой. Любовь посмотрела на два тела в постели. Два тела, которые пытались словами объяснить ее и сделать ее больше похожей на любовь, нежели на обыкновенную страсть сегодняшнего дня. И посмотрела любовь на себя. И увидела, что как бы ни пытались два тела создавать ее в этом украденном у жизни полудне, она не могла больше оставаться в этих стенах, что бы быть сама собой.
Любовь выходила на улицу и видела белый снег. Ей казалось, что наступило утро. Но был полдень и видимое не становилось настоящим. А первые, утренние снежинки уже начинали задыхаться, принимая на себя ряды все новых и новых своих собратьев. И спрашивала любовь улицу: " Может ли меня кто-нибудь услышать, кроме снега?" И отвечала улица: " Тебя слышат все, но каждый по своему." И удивлялась любовь и спрашивала снег: " Может ты поймешь меня и слова мои?" Отвечал снег: " Я не смогу это сделать, ведь мои слова и твои столь различны и непонятны друг другу, как непонятны слова жаждущего тела тому, кто, будто, из снежинки превратился в обыкновенный снег." И тогда любовь подходила к первому встречному. Это оказывался озабоченный суетой и озлобленный. И спрашивала любовь: " Ты слышишь меня?" " Нет. Тебя не существует," - тут же отвечал человек, все таки услышав вопрос любви.
Любовь вздыхала и возвращалась в стены.
Лицо женщины становилось обыкновенным, но наивным, которое еще не осознавало времени. Глаза медленно и легко осматривали себя. Рука вытирала пот с груди. Рука сползала к животу и ниже, пытаясь чуть возбудить все тело и дать себе новую искру страсти. Страсть просыпалась легко. Страсть лишь устала. Страсть превращалась в движение к другому телу, а губы шептали белые слова, сквозь золотые, ласковые пряди волос...
Белые, но бессмысленные слова.
Он молчал. Он вспоминал странный детский сон, в котором багрово - зеленое лето само бросалось к ногам. И алые маки спешили навстречу глазам. И он вспоминал, что тогда еще маки спокойно, во множестве цвели на лугах. И он вспоминал, что это было давно. И детство случилось давно. И этот детский сон. И бег через луг и полет. Легкий, радостный полет над красными маками. Легко и свободно. Вот река осталась где-то внизу... Река, которую в жизни надо еще переплыть. Но разве во сне удивляются?! В детском сне. В полете. Когда только полет и полет, и кажется, что он, действительно, настоящий.
Она молча поцеловала его. Губы стали двигаться, разжигая себя и, пытаясь, разжечь его губы. Губы делали все новый и новый круг вместе с его губами, а язык легонько входил между его губ и тут же отступал, выказывая свою податливость и согласие.
Губы лгали друг другу, ибо ее рука требовательно и настойчиво раздражала его член до состояния возможности. Возможности того, чего хотело ее тело, а не душа.
Ее сомкнутые губы что-то проговорили ему. Но он не мог понять ни звука. Он снова посмотрел на ее тело. И только тело стало ему приятно. Он понимал, что оно, красивое и еще молодое, желает слиться, именно, с ним, не требуя ничего взамен, кроме одного удовлетворения своего сиюминутного желания. Он прижался к ней...
Ее рука нетерпеливо ввела разгоряченный член во влагалище, а руки попытались перетащить все его тело на себя. Он с неохотой принял обыкновенную деревенскую позицию, потому что всегда желал , именно, ее тело совсем по-другому.
Она откинулась на подушки, с силой обхватила его ногами, и задвигалась вверх вниз. Ей так захотелось снова ощутить все, что было в этом мгновении, кроме стен, блеклого окна и суеты за ним, суеты страшно, напряженной и такой бесполезной и временной... Она захотела почувствовать только страсть, совершенно не чувствуя времени, места, мира и пространства. Только страсть. Только. И не стало времени снова...
Время остановилось, продолжая идти.
И все таки время остановилось...
Он спрашивал себя о ней и снова смотрел, как смотрится ее тело в данном месте. Потом он забывал про место и переставал ощущать ход времени...
Любовь возвращалась и спрашивала ее: " Что ты знаешь о полудне, когда на землю падает снег?" Она не слышала ничего. Она смотрела и видела только, как между жестких, подбритых волос в тело врывается член...
Тогда любовь обращалась к нему: " Ты что-нибудь слышал о белой любви?" Он чуть отвлекался, но не расслышал всех слов полностью.
Любовь повторяла вопрос.
Он что -то вспоминал о мгновениях. И тут же забывал все...
А снег за окном торопился к земле. Снег торопился к холодной земле. И ветер молчал, прячась где-то вдали, давая снегу лететь легко и свободно. Ветер будто хранил свои тайны. А может ему было жаль легкий полет снежинок расшибать о первую попавшуюся стену, о первый попавшийся мусорный ящик. Но разве ветру бывает жаль?! Но только сегодня он молчал. И снежинки все стремились лететь тише и красивее, легче и свободней...
На той же улице старик встречал снежный день.
" Ну, вот я вышел, а снег... снег такой же, как и пятьдесят лет назад. Тогда на нем я видел кровь," - подумал он. Снег попытался ответить: " Нет. Я уже совсем иной. Я не твоя память, а сегодня. И даже для тебя. Посмотри, как я спешу к земле." Но старик ничего не хотел слышать иного. " Я не вспомню тебя нынешним. Я помню тебя прежним. Я помню, как мы бежали по тебе. Как рвались наши нервы." Снег внимательно прислушивался. Старик зло ковырнул снег палкой и продолжил монолог памяти...
А рядом проходил бродяга и допивал бутылку пива из горлышка. И день ему показывался сквозь бутылочное стекло. И бродяга не чувствовал дня, и не замечал снега. Он замечал только движение вниз желтоватой жидкости, которая давала небольшую передышку дрожащему телу и жжению в желудке. Рука его нервно и быстро снова и снова вскидывала бутылку. Мгновения обретенного маленького счастья вспыхивали на лице бродяги...
Он все это видел сквозь двойные стекла, которые отделяли два тела от снега и двух сероватых фигур, разминувшихся во времени и прошедших своей собственной жизнью, памятью и настоящим.
Ее разгоряченное тело молчаливо уткнулось в подушки и дожидалось нового прилива страсти своей и мужчины, не отпуская от себя последние мгновения прошедшей, старясь теперь запомнить их и продлить их, как можно дольше, что бы через год только вспомнить об этом дне.
За стеной девочка начинала наигрывать собачий вальс. В рьяных и резких звуках угадывалось желание белого рояля в просторном, переполненном зале, белого, белоснежного платья и красных роз в большой корзине, поднесенных почитателями. Звуки становились все настойчивей, решительней и фальшивее.
Он замечал, как бродяга останавливался и мочился под дерево, оставляя на белом снегу желтоватую лужицу. А проходившая мимо старушка укоризненно качала головой... Он отворачивался от окна и снова смотрел на нее.
Она замечала, что он рассматривает ее тело. Ей нравилось это. И она проводила рукой по влажноватой коже, сперва подумав о том, что тело не такое как прежде...
Он закуривал сигарету и продолжал рассматривать ее. Она продолжала привлекать его взгляд. Он вздыхал, расслышав новый порыв фальшивых, но резких звуков, на фоне белых деревьев за окном и привлекательной белой и теплой женщины в комнате.
Она спрашивала: " Что это?" И указывала на стену, за которой дребезжали звуки. Он отвечал: " Это играет девочка. Она только учится играть." Она вспоминала, что когда-то давно, тоже заканчивала музыкальную школу, а теперь стеснялась, даже, приближаться, к забытому фортепиано, что бы не раздражать себя воспоминаниями о юности, а других не утомлять паузами и обрывками чуть припоминаемых мелодий.
Он старался не думать о прошедшем и будущем. Что прошло, то прошло, а будущее теперь было рассматривать смешно, ибо будущее, еще не удавалось рассмотреть никому, а предполагать, не располагая ему не хотелось. Он подумал о сегодняшнем дне... О том, что расставание неизбежно, как неизбежна разлука, как неизбежен вечер в одиночестве, которое теперь становилось приятным, лишь до того момента, когда он вспоминал о далеких, но неминуемо близком ему ребенке, который понимал лишь то, что его заставляли понимать.
Ей было наплевать на многое из того, что осталось вне этих стен. Ей было наплевать на слова прошлого, на его память и на память свою, вне этого дня, вне этих стен. Хотя внешний мир уже напоминал о себе и приносил дежурные, лживые слова при встрече с мужем, который теперь почти не спрашивал ничего и не ревновал вовсе, не пытаясь, даже, догадываться, что бы не обрекать себя на новую боль среди стольких серых и беспросветных, но наполненных суетой , будней.
Она вспоминала лицо мужа и старалась тут же забыть его первые морщины и странное, застывшее и злое выражение глаз, которым мир уже не мог показаться иным и которые уже не могли замечать разницу в одном рассвете перед другим, даже, в веселье; не могли рассматривать звезды в ясную полночь и в покое...
Она поднималась с кровати решительно подходила к нему и начинала целовать его в губы, постепенно и ласково передвигая губы вниз по его телу...
В окне застывала картина серых небес с двумя нахохленными птицами, на ближней ветви.
Любовь вздыхала и спрашивала страсть: " Ну, почему ты опять не пропускаешь меня в свой дом?!" И отвечала страсть холодно: " Ибо я есть вершина любви!" " Но это лишь секс, а не жизнь," - удивлялась любовь." Ну, тогда я вершина секса! А это и есть вершина жизни," - спокойно и уверенно отвечала страсть. " Но, ты лжешь!" - начинала злится любовь. - " Ты лжешь сама себе и будешь наказана сама собой, ибо будешь желать и желать, потому, что вершина мгновения не равна вершине жизни, как один день не равен десятилетиям." "Но придет другое мгновение. Другая вершина. Другая!" - выкрикивала страсть. Любовь умолкала...
...он жадно сжимал ее разгоряченное тело.
...за стеной стало тихо.
...она не замечала его, а только чувствовала его.
... он забыл обо всем.
... прошедшее стало только этим мигом.
...прошедшее стало настоящим.
...прошедшего не стало.
...будущее сжалось.
...настоящим.
...настоящим.
... и только.
... жизнью.
... только
...мигом.
...таким невозможным, острым, резким, дерзким, ласковым, сладким, постепенно, медленно и легко затихающим, во вновь обретенном миге.
Он смотрел ей вслед и удивлялся решительности и легкости ее шагов, будто ей было наплевать на многое и она видела перед собой лишь новую даль, в которой было что-то, кроме серых мгновений. Вот она прибавила шаг и скрылась за белыми, белоснежными кустами, из-за которых, через несколько секунд на дорожку вышла усталая женщина с большими сумками в руках и, чуть покачиваясь, пошла к дому. Он представил себе эту , еще молодую женщину, лет на десять моложе и без тяжелой ноши. А потом сам криво усмехнулся тому, что так уже не могло быть... А то, что прошло, невозможно возвратить, а можно только бросить под ноги времени, не терзая и укоряя себя, в пушистый, звонкий и такой наивный снег, который и теперь спешил в полет... Снег.
