Жила себе спокойно и незаметно Мария Ивановна среди людей, в узкой, темной и неповоротливой для тел " хрущевке", за молодыми тополями да за тюлевыми занавесками. Сквозь которые и ее саму не разглядеть, не то, что мысли ее. Жила. Не горевала. Утром вставала рано. В старости редко спится уютно и долго. А годы шли. И никто еще не вернул их. С годами и дети подросли. И внуки уже школу заканчивали. Да и топольки в тополя незаметно превратились и уже доставали до четвертого этажа верхушками своими беспокойными...
День у Марии Ивановны на день похож. С утра обрядится в свитку линялую и платок шерстяной, коричневый в крупную белую клетку, глянет на себя в зеркало, вздохнет, и прямехонько на базар торговать.
Как торговала да чем? Про то многие знали. Знали. Да не обращали внимания. Ну, торгует себе пенсионерка цветами да фруктами, и что? А про то, что деньжата лишние соседки не думали; миллионеров среди таких не бывает. Не в таких квартирах они жили тогда...
И все бы было обыкновенно. Так, как всегда. Прожила бы свое Мария Ивановна, как все обитатели этих двориков, серо, буднично, но весело и без грусти. Не случись...
- Ну, знаешь, Вася, мамаша наша толи того, толи не знаю... Представь, говорит: вот помру скоро, так вы... Неее. Ты не поверишь. В гроб золотой говорит, положите. В золотой! - как-то сказал один из сыновей Марии Ивановны своему приятелю за доминошным столиком в один из вечеров.
- Она чье? Совсем или немного. Какой гроб? Ну, лепит Сергеич! - улыбнулся тот знакомый, обводя взглядом невеселых мужиков, собравшихся к вечеру под тенистыми деревьями вовсе не для неуклюжих шуток, а с тем, чтобы отвести душу, яростно ударяя по столу доминошкой.
- Не, мужики. Я вам вот без булды. Меня, братана и сестру уже достала. Говорит, чтобы только золотой... - не унимался Сергеич.
- Да. Ладно, - только и отмахнулись мужики.
И на том бы все и кончилось. Но спустя неделю сама Мария Ивановна стала говорить подругам о своей последней мечте. Говорила убедительно и просто. А раз так, то через месяц и детвора во дворе знала: " если, бабка Мария помрет, то ее в золотом гробу закопают...".
Пошли разговоры.
Мечта пусть простая, но для живого человека, на которого и так не угодишь, обидная. И пусть говорят, что " все там будем", но не в золотых же гробах. И пусть, даже, никто припомнить не мог такого, а вот бабка Мария придумала; в золотом. В золотом и лежать приятней. Что не говори, а приятней, пусть и в тот и в этот свет не веришь. А заранее знать еще приятнее.
А то, что другому приятно, часто для другого обидно. Особенно для мужиков, которые свои зарплаты наполовину в магазин снесли, а на остаток, прожили так, что некоторым помогать надо было и в деревянном гробу, в последний раз на люди показаться.
Разговоры разговорами, но не так-то скоро собиралась Мария Ивановна мечту свою последнюю воплощать и отправляться в Царствие Небесное, предпочитая ему базар земной да лавочку у подъезда.
Прошел год.
Еще год...
И уже забыли все про гроб золотой, иногда вспоминая о нем в шутку.
А тут и Мария Ивановна возьми да помри от гипертонического криза и старости, в которой этот криз приключился...
Вот тут-то.
Сперва поодиночке, а затем и все, кто полюбопытнее, стали подходить к тем окнам, за которыми собралась родня покойной на совет. Совет длился долго, ибо дети, внуки и родня были людьми не новыми, старыми или будущими, а только относились с уважением к желанию своей мамы и бабушки, какой бы она не была.
А любопытных, как понимаете, становилось все больше.
На улицу то и дело выскакивали внуки. И от них любопытные узнавали, а узнавая, все больше удивлялись и возбуждались.
- Ну, что? - спрашивали. - Неужели бабку Марию... Да, что они там думают еще? Сделали бы все по-людски...
- Говорят, надо уважить. Говорят, как хотела, - отвечал всем подряд раскрасневшийся Вовка, внук Марии Ивановны, на которого, неожиданно, выпала миссия не свойственная его летам.
- А деньги? Ну, сколько у нее? - спрашивали старушки, хотя и знали, что деньги у Марии Ивановны водились, оттого и пришли к ее окнам.
- Да, тысяч двенадцать нашли, - отвечал Витька. И по тем временам, можно было не сомневаться в его откровенности. - За мастером послали...
В толпе зашумели. Реальность, хоть и малая, воплощения невероятной мечты бабки Марии для многих стала неожиданностью.
Ближе стали подходить.
Прислушиваться стали.
А за окном ругань и крики.
- Какие ножки?! Нам надо весь! - басил старший сын.
- А я вам говорю: если очень постараться - уголки сделаю...
- Нет, мужики, вы сдурели! Глянь, Леш, сколько народу собрали?! Нет. Вы сказились, ей богу. Давайте... - дочь покойной не успела договорить, как старший сын, недобро глянув на толпу, с силой закрыл окно и задернул занавески.
Но это только еще более раззадорило людей. Одни стали говорить, что бабка Мария и не заслужила даже ножки серебряные к гробу; другие, что и железные никто из добрых людей не делает; третьи, Бога помянули - негоже так, с золотыми-то ножками, в царствие небесное, а другие только посмеялись над ними. Но многие молчали и только вздыхали.
- А где ее закопать хотят? - спрашивал какой-то плюгавенький мужичок с сизовато- багровым лицом и маленькими бегающими глазами. Все удивленно и холодно посмотрели на него. У некоторых в глазах вспыхнуло удивление, потому что все не сомневались, что, именно, местное кладбище, скорее всего на время, примет столь ценный груз.
- Где закопают, там и закопают, конечно, на нашем... А табе, чьё?! - только и ответила наиболее любопытному старушка с сухим, подвижным лицом и так посмотрела на вопрошавшего, что он стал помалкивать, но от окон не отошел.
А толпа то замолкала, то начинала снова спрашивать сама себя и судачить...
- Неужели в золотом?!
- А какие ножки?
- Да, золотые говорю...
- Не может быть...
- Бога бы побоялась...
- А что, если деньги есть?!
- Тань, а тебе б так...
- Ну?
- Та, не. Это они шутють. Дураки они, что ль, совсем...
Спустя некоторое время из-за угла снова вышел Витька и спокойно, помахивая старой темно-коричневой авоськой, стал пробираться сквозь толпу.
- Вить, а Вить... И вправду в золотом?! - ухватила его за руку старушка с настороженным лицом.
- Витек, слыш, Витек, - стали обступать его дворовые друзья, не давая пройти и удивленно заглядывая ему в глаза. - Так, говорите, с уголками...
Витька остановился, посмотрел на друзей, которые собрались вокруг него.
- Да, не с уголками, а с дураками. В обнакновенном...Понятно. В деревянном... Вот так. А деньги всем поровну, - спокойно, громко и четко выговорил он, понимая, что говорит не только для своих друзей.
- А... - любопытная старушка чуть приоткрыла рот, но через мгновение на ее строгое лицо тихо вернулось прежнее умиротворение и покой.
- Я ж сказал: В обнакновенном, - еще раз громко повторил Витька и стал протискиваться сквозь любопытных.
И люди стали расступаться. Люди стали вздыхать, посмеиваться, весело переговариваться и расходиться. И вздыхали они, как- то легко и особенно, будто говоря себе: - В обыкновенном, в деревянном, - и осознавая, что и самим им ни к чему гробы золотые, если можно погнить и в деревянных. Они расходились быстро и спокойно по своим семьям и комнатам, по своим диванам и сварам, по своим кухням и снам, бесконечным словам мечты и маленьким, реальным и таким близким каждому надеждам и верам.
Они успокоились, но остались людьми. И когда Марию Ивановну вынесли из подъезда в последний путь, многие постарались подойти поближе, придирчиво осматривая гроб. А один из мужиков, будто невзначай проговорил: - Гля, и ножек не приделали. Родня покойной зло глянула на него.
И вскоре вокруг покойной остались только родня и старушки...
